Вы говорите, что город ужасен.
Что только грязь и пыль, и нечем дышать,
вместо воздуха пыль, и стекло, и бетон, и сталь,
нет ни шелеста ветра, ни шёпота листьев, ни шороха трав речных...
Но ведь небо всегда над головой
В нём плывут облака и птицы летят...
Вы говорите, что люди ужасны.
Что только грязь и вонь от немытых душ, и в амёбах тел
только опухоль сердца, и лезвие рта, и дрожащие свёрла глаз,
и грохочет пустой барабан...
Но ведь небо всегда над головой
В нём плывут облака и птицы летят...
Вы говорите, что жизнь ужасна.
Что только грязь и дым от сгоревших надежд,
и обломки людей, и безумная дробь барабана,
и щёлкает тысячью жвал насекомое-время...
Но ведь небо всегда над головой
В нём плывут облака и птицы летят...
Вы говорите, что небо ужасно.
Что только грязь и обман, только холод и мрак,
ничего, кроме дырок звёзд,
и воняет елеем...
Но ведь... но ведь... но ведь... но ведь... но ведь... но ведь...
- это нечестно...
Так неподвижны деревья на снегу
Так светел белый воздух неба
Заходит в дом тот человек,
что умер
Художник тычет кистью в голую картину
Заходит женщина с улыбкой
И разливает чай мой друг
И поправляет очки другой
И расправляет юбки на коленях старуха
Снова дверь открылась
Сметают снег с ботинок на крыльце
Там за окном так неподвижны...
Стать дерево потом неплохо...
На снежном поле остановлено движенье
мужчин и женщин, воплощённых в камень.
Живые тоже здесь, стоят и смотрят.
Друг другу словно говоря:
Не жалуйся на неостановимость,
И вечности внезапной не зови.
Что камень ты - что человек,
Что седина в висках - что снег.
9 февраля 2003
Жизнь посылает нам убийц
Они идут по дорогам души
И стреляют во все живое
Но если ты как деревья в лесу
то не хватит пуль
Жизнь посылает нам дровосеков
Они идут и стучат топорами
Но если ты как трава
тебе не страшны топоры
Жизнь посылает нам газонокосилки
Они идут и косят до самых корней
Но если ты как одуванчиковый пух
тебя не достанут косилки
Ты летишь через небо
с единственной целью
найти
ту неизвестную землю
в которую можно упасть
чтобы жить
19 июля 2003
Мы лежим в траве и смотрим в небо
На жизнь причудливую облаков
На движение воздушных течений
Многократно на наших глазах
Кружится белый, и серый и черный
Круг рождений, сражений и смерти
Мы лежим в траве, размышляя
О быстротечности жизни небесной
Вот приходят большие ветра
И уносят последний пепел
Только синее небо недвижно
Смотрит в нашу траву
Жизнь причудливая людей
Движенье земных течений
Кружится быстротечно
Круг рождений, сражений и смерти
16 сентября 2003
Три липовских стихотворения, написанных в августе 2003 года
В третьем тысячелетии
неожиданно сильный ветер над Старицей
Словно зеленые волосы
волнуется осока-трава
На синей палитре неба
белые мазки облаков
Парит одинокий ястреб
август 2003
Дни пролетают как грустные строчки стихов
Звездные ночи похожи как точные рифмы
В куполе неба кружение слов-облаков
Как будто бы небо хочет что-то сказать
Иду по дороге внезапным объят одиночеством
Запах полыни несу осторожно в руках
Дни пролетевшие ветер уносит в небо
Звездные ночи рождают далекие звуки и свет
август 2003
Уходят люди и годы
По туманной дороге
А я остаюсь
Только низко летящие облака
Провожают их в путь
Никто не обернется
Никто не посмотрит назад
Будет ночь, будет утро
Пойду по дороге
Туда, за туманом
Где все они вместе
Где все они рядом
Ушедшие люди и годы
Что может знать китаец
О русском бытие?
Когда метель играется
В печной трубе...
И белым иероглифом
Кружится за окном.
А красный иероглиф
Горит огнём...
Дрова подбросит в печку.
Допьёт свой крепкий чай.
И выйдет на крылечко
Вдыхать печаль...
Смотреть на бледной
тушью Плывущие поля.
А лес темнее туши,
Черней угля.
Что может понимать он
В загадочной душе?
По Богу ли, по матери,
И вообще...
22 июня 2006
Жёлтая дорога, пижма у дороги.
Красные овраги полны бузиной.
Кружатся и вьются боги надо мной.
Мелкие крылатые боги.
Озеро застыло зеркально.
На осоке капли дождя.
Из воды большое печально
Небо смотрит мимо меня.
Сосны между небом и небом.
Небо в них покой обрело.
Где-то между был я и не был
Пролетело белое крыло.
Было-пролетело мимо.
Но горит неугасимо
След космических огней.
Свет давно угасших дней.
Липовка, 1-2 августа 2006
Заросла вода
зелёною травой.
Жёлтые кубышки,
белые кувшинки.
Взрослая беда
зачастила слишком.
Пела свои песни,
что поют песчинки,
что уносит ветер,
ветер верховой.
На всём белом свете
нету больше места,
где могли бы встретиться
те, что унеслись.
Тёмная вода,
серебра мелькание.
Отражает высь
глубина зеркальная.
Между ними ветер,
облачные полосы,
уходящий вечер,
и мой слабый голос.
Белые кувшинки,
жёлтые кубышки.
Смятые травинки.
Старые покрышки.
След от колеса.
Брошенная спичка.
Выпала роса,
новая водичка.
Старая вода
в ночи утонула.
Старая беда
до утра уснула.
Липовка, 3 августа 2006
Когда ты ждёшь гостей,
А гости всё не едут,
Выходишь на дорогу
В медлительный закат.
С небесных областей
Упавшие две тучи,
В пустующей воде
плывущие назад.
Бредущие столбы.
Играющая рыба.
Травы крутые лбы.
Кустов большие глыбы.
И ветер у вершин
Береговых осин
Всё кружится на месте,
Всё что-то говорит.
Уже сокрылось солнце,
Уже сомкнулись тучи.
В небесное оконце
Уже глядит Луна.
Наверно, будет лучше
Домой скорей вернуться
И лечь в кровать, стоящую,
У самого окна.
Липовка, 8 августа 2006
У Чёрного Озера,
У серебряного зеркала,
Хорошо
печалиться
И глядеть на небо.
Ждать, когда устанет
Гром греметь вдали.
Станут капли падать
На круги свои.
И, раскрыв ладони
Водяной травы,
Из воды поднимутся
Жёлтые цветы.
Хорошо печалиться,
Пальцами с лица
Утирая капли
Чистого дождя.
Хорошо печалиться,
Затаив движение.
Струйкой время тянется
Сквозь ушко мгновения.
Липовка, 5-6 августа 2006
Лето кончилось - крапива изрослась,
Жёлудь падает, смешно стуча по листьям.
Лень-тоска повсюду разлилась,
И её пронзительного смысла
Сердце чует тягостную власть.
В небо брошенная облачная шаль
Прячет в складках солнечную муть.
Прошлого не будет больше жаль,
Нужно только правильно проснуться,
Там, во сне, похоронив печаль.
И тогда, когда польют дожди,
Леденя слепящей белизной,
Сил достанет до конца пройти
Путь, тебе назначенный судьбой,
С сердцем, не взорвавшимся в груди.
26 августа 2006
Это четверостишие я написал в рецензии
на стихотворение Маргариты Сомелер "Сижу одна": http://www.litkonkurs.ru/index.php?dr=45&tid=77918&pid=45
Маргарита ответила, что было бы неплохо, если бы это четверостишие
прочитали "все люди".
Ну, насчёт всех не знаю, но вот решил поместить его отдельно.
В свою очередь, спасибо Маргарите за "наводку"
и было бы хорошо, если бы "все люди" прочитали
и её стихотворение.
Как долго льёт зелёный звёздный свет,
Когда звезды угасшей больше нет?
И прав ли астроном, что говорит:
"Кто дальше всех, тот дольше всех горит"?
10 сентября 2006
Запах осени горьковат.
Солнце слабое - сорок ватт.
И усеяна желудями
Под беременными дубами
Земля, трава и листва.
И "Мёртвая голова",
Засохшая на иголке,
В каком-то старом гербарии
Где-то на дальней полке.
На сайте www.litsiovet.ru
есть страничка "Японский
сонет" и журнал "Японский
сонет"
(см. также http://www.otogiboko.narod.ru/).
Там японским сонетом называют стихотворение из 10 строк: два хокку и ещё
четыре строки по формуле 5757.
Итого: 575+575+5757.
Я вот тоже решил попробовать в этой форме.
Но у меня сразу получился сдвоенный японский сонет.
Где-то под небом Италии
Есть город, которого нет.
Ни улиц, ни стен, и так далее:
Один только воздух и свет.
Великие здесь не бывали:
Ни шпага, ни меч, ни стилет,
Художники не рисовали,
И Данте не трогал сонет.
Я мог бы здесь жить на природе:
Рассвет италийский встречать,
Фонтан провести в огороде,
Забор крепостной починять.
И хоть не великий я вроде,
Но тоже мог кем-нибудь стать.
16 октября 2006
Зачем ты, мальчик, на дерево лезешь?
Зачем ты, мальчик, на дерево лезешь?
Упадёшь и сломаешь шею.
Ты далёкими странами грезишь?
Или в духа древесного веришь?
Сколько в воздухе кружится листьев!
Им недолго осталось кружиться.
Ты считать научился числа,
И не можешь остановиться.
Вот и капли по листьям скачут,
По ветвям, по морщинам и складкам.
Ты не знал, что деревья плачут?
Просто слёзы деревьев сладки.
Небо скрылось за серой тучей.
Ты спустился на ручки к маме.
Знаешь, мальчик, а было бы лучше,
Если б здесь ты остался с нами.
Завтра мы перелётною стаей
Далеко-далеко улетаем...
Я тот, кто в небо строит путь,
Но в землю падает, крича,
Стоит у двери без ключа,
И получает пулю в грудь,
Кто просит Бога всё вернуть,
Что сотворил Он сгоряча,
И тайны разломав печать,
В несотворённом ищет суть.
Но Богу, видно, всё равно:
Что жизнь и смерть? Что ты и я?
И кто душе моей судья,
Когда вольётся, выбив дно,
Свободы и небытия
Трансцендентальное вино.
Когда по-вашему расцвет небытия?
Нет, не тогда, когда природы увяданье,
И не когда всей жизни угасанье
Холодной ослепительной зимой.
То только сон, он кончится весной,
Когда задышат листья на ветру.
Приходит смерть обычно поутру
С внезапностью проклюнувшихся почек.
И мир сожмётся в маленькую точку
Сверхновую на синеве небес.
А в новой пустоте сейчас и здесь
Проснётся кто-то вдруг вместо тебя.
31 марта 2007
И, помянув отнюдь не всуе
Платона, Канта и других,
Сказал он истину простую,
Что нет, увы, миров иных,
Что лучше, чем земная твердь,
Годились, чтобы умереть.
Мы обменивались строками: каждый послал по первой строке сонета (Таня - левого, я - правого).
Далее каждый, получив письмо со строкой, отвечал письмом со следующей строкой.
Последняя строка левого сонета моя, а последняя строка правого сонета принадлежит Тане.
Поэзия - прекрасная как смерть, Ужасная как полная Луна. То волком рыщет в поисках, То плачет на ветру.
Она подобна вьющейся верёвке, Свисающей с дубовой высоты. И свисту старого металла, Целующего старые узлы.
Где скачет конь, вбивая эти звуки В упрямый череп каменной земли? Где падает в потоке полусвета И полутьмы небесное крыло?
Разложены на белых простынях Сверкающие никелем устройства. Палач натянет красный капюшон, Хирург поднимет белую повязку.
Идущего последнею тропой Босые ноги холодит роса. В конце пути в тени и тишине Следить скольжение плывущих лепестков.
Над вечностью смеясь и потешаясь, Слова плывут, неверные как дым, Что вьётся над костром пустынным, Где булькает отшельника похлёбка.
Струится нежный шёлк зари и девы Над грубой твердью серого гранита. Не перейти за грань бумажной ширмы, Не остудить разгорячённый меч.
Скажи, рыбак, ты всё ещё плывёшь Над тихою водою в тростниках? И белого тумана сладкий яд Вдыхаешь...
Поэзия - безумная девица. Поэзия - безумная старуха. Прекрасней термоядерного взрыва, Ужасней одинокого цветка.
Международный Союз писателей "Новый современник". "ЛАУРЕАТ" Журнал литературной элиты. 1. 2008
Я теперь не пишу о смерти,
Я теперь не пишу о любви.
Я пишу о дожде за дверью,
Я пишу о Луне в окне.
Смерть в моем поселилась доме:
Пьет мое пиво
И смотрит мой телевизор.
А любовь за моей спиной
Положила мне руки на плечи,
Что-то шепчет мне тихо
в ухо.
Я бы вышел за дверь,
Но там дождь, дождь..
Я бы выбил окно,
Но там ночь, ночь...
Как видятся года и десятилетия,
японский садик жизни и рождения,
и смерти каменистая пустыня,
и времени ползущая змея
из пятого глухого измерения?
Среди травы, камней и старой пыли
прокладывают кабели Вселенной,
чтоб подключить к обзорному экрану,
где бесконечно долгий сериал
уныло смотрит мутными глазами
небритый и обкуренный божок.
А в пустоте шестого измерения,
свободной от бессмысленных вещей,
их сверху беспристрастно созерцает
влиятельная важная персона,
склонившаяся в долгом размышлении
над пятимерной шахматной доской.
Седьмое измерение очень мило:
в садах цветущих тихие дорожки,
гуляющие бледные создания,
высоки белокаменные стены,
и золотом сверкают купола.
В просторной трапезной
божественно и чинно
вкушают хлеб и пьют вино из кубка,
с любовью наблюдая, как играет
прелестное невинное дитя
забавной шестимерною игрушкой,
и тычет пальчиком в отверстия её.
Восьмое измерение пропустим:
здесь был пожарно недавно,
всё дотла сгорело.
В девятом измерении тоже пусто:
сейчас здесь ночь,
и слышен только храп
и чьё-то шумное тревожное сопение,
чему причиной стало сновидение,
кошмарное такое сновидение
в убогом восьмимерном исполнении
подобно тени на стене.
В десятом измерении только двое,
что пьют девятимерную текилу,
и спорят бесконечно и уныло,
пытаясь объяснить, как надо было
Вселенную творить из ничего,
чтоб не случилось всяких безобразий,
и вообще, чтоб было хорошо.
В одиннадцатом мрачном измерении
все померли - лежат в своих гробах.
Лишь ветер стелется по пслокому граниту,
цепляя чёрточки и завиточки
в десятимерных нарисованных крестах.
И больше ничего.
В двенадцатом весёлом измерении
уже двенадцать вечностей подряд
бушует сумасшедшая попойка,
все под столом довольные лежат
в одиннадцатимерном просветлении,
а может, затемнении, как сказать.
В тринадцатом: а, впрочем, всё уж ясно:
всё это мы могли бы испытать
в японском садике - пускай в миниатюре.
А всё-таки, ну что там - за пределом?
Там только пыль, такая красноватая,
что отшелушивается от змеиной кожи,
давно отброшенной,
и бесконечно долго оседает
в двумерной плоскости пустыни каменистой,
не знающей годов и десятилетий.